Хулии не удавалось успокоиться до тех пор, пока, сунув в рот сигарету, она не чиркнула спичкой. Поднести огонек к концу сигареты оказалось сложной задачей: у нее дрожала рука — так, словно она только что прикоснулась к лику Смерти.

— Это просто шахматный клуб, — сказал Сесар, когда они поднимались по лестнице. — Клуб имени Капабланки.

— Капабланки? — Хулия опасливо заглянула в распахнутую дверь. В зале стояло множество столов, за ними — склоненные мужские фигуры, вокруг толпились кучки зрителей.

— Хосе Рауля Капабланки, — пояснил антиквар, беря под мышку трость и снимая шляпу и перчатки. — Он считается лучшим шахматистом всех времен… В мире полным-полно клубов его имени, а турниры — чуть ли не каждый второй называется «Памяти Капабланки».

Они вошли в клуб. Помещение было разделено на три больших зала; в них стояло с дюжину столов, и почти на всех шла игра. В воздухе слышался какой-то особый, характерный гул: он не был шумом, но его нельзя было назвать и тишиной. Он напоминал тот легкий, сдержанный, чуть торжественный шепот, который обычно витает в церкви, наполненной людьми. Кое-кто из игроков и зрителей воззрился на Хулию с удивлением и даже откровенной неприязнью: публика в клубе была исключительно мужская. Пахло табачным дымом и старым деревом.

— А что, разве женщины не играют в шахматы? — поинтересовалась Хулия.

Сесар, который, прежде чем войти в зал, предложил ей свою руку, помедлил пару секунд, будто обдумывая заданный вопрос, потом ответил:

— По правде говоря, я никогда над этим не задумывался. Но здесь, по всей видимости, женщины не играют. Может быть, дома, в перерывах между готовкой и стиркой…

— И ты туда же!

— Это просто так говорится, дорогая. Ты же знаешь, я отношусь к прекрасному полу более чем уважительно.

Навстречу им двинулся немолодой мужчина с обширной лысиной и аккуратно подстриженными усами: сеньор Сифуэнтес, директор Общества любителей шахмат «Хосе Рауль Капабланка». Сесар представил его Хулии. Сеньор Сифуэнтес оказался человеком общительным и разговорчивым.

— У нас числится пятьсот членов, — с гордостью рассказывал он, показывая гостям награды, дипломы и фотографии, украшавшие стены, — Мы также организуем турнир на общенациональном уровне… — Он остановился перед витриной, где было выставлено несколько комплектов шахмат — скорее, старых, чем старинных. — Красивые, правда?.. Разумеется, здесь мы пользуемся исключительно моделью «Стаунтон».

Говоря это, он повернулся к Сесару, как будто ожидая его одобрения, и антиквару не оставалось ничего другого, кроме как придать соответствующее выражение своему лицу.

— Конечно, — кивнул он, и Сифуэнтес ответил улыбкой, преисполненной симпатии.

— Только дерево, — удовлетворенно подчеркнул он. — Никакой там пластмассы.

— Ну еще бы!

Сифуэнтес, довольный, повернулся к Хулии:

— Вам бы следовало зайти сюда как-нибудь в субботу, поближе к вечеру. — Он гордо огляделся вокруг, как мать-наседка, делающая ревизию своему подросшему потомству. — Сегодня-то у нас обычный день: любители, после работы заглянувшие поиграть до ужина, пенсионеры, которые сидят за доской с утра до вечера. Обстановка, как видите, весьма приятная. Весьма…

— Положительная, — подсказала Хулия, несколько неожиданно даже для самой себя. Однако Сифуэнтссу это явно пришлось по душе.

— Вот-вот, положительная. И, как вы можете убедиться, к нам приходит много молодежи… Вон тот, видите? Это просто какой-то феномен: ему всего девятнадцать, а он уже написал работу на сто страниц, посвященную анализу одного из сложных вариантов дебюта Нимцондия. [12]

— Да что вы говорите! Это же надо: Нимцондия… Это звучит… — Хулия отчаянно искала подходящее слово, — это звучит… капитально.

— Ну, не то чтобы капитально, — скромно признал Сифуэнтес, — но это и правда достаточно важный раздел шахматной теории.

Взгляд Хулии, брошенный на Сесара, молил о помощи, но антиквар только поднял бровь с выражением вежливого интереса к их диалогу. Он стоял, заложив за спину руки с тростью и шляпой, и слушал, чуть наклонясь в сторону Сифуэнтеса. Похоже, происходящее забавляло его необычайно.

— Да и я сам, — продолжал Сифуэнтес, ткнув пальцем себе в грудь на уровне первой пуговицы жилета, — несколько лет назад тоже внес свою скромную лепту…

— Что вы говорите! — вставил Сесар, и Хулия взглянула на него с беспокойством.

— Да, да. — Директор шахматного общества привычно изобразил на лице скромную улыбку. — Субвариант системы двух коней в защите Каро-Канн… Вариант Сифуэнтеса. — Он с надеждой посмотрел на Сесара. — Может, вам приходилось слышать…

— Безусловно, — с полным самообладанием ответил антиквар.

Сифуэнтес благодарно улыбнулся ему.

— Поверьте, я отнюдь не преувеличиваю, говоря, что в нашем клубе — или обществе любителей шахмат, как я предпочитаю называть его, — встречаются сильнейшие шахматисты Мадрида, а может быть, и всей Испании… — Он прервал сам себя, словно вдруг вспомнив о чем-то. — Я нашел человека, который вам нужен. — Он огляделся по сторонам, и лицо его просветлело. — Да, вот он. Пойдемте со мной, господа.

Хулия и Сесар последовали за ним в глубь одного из залов, к самым задним столам.

— Это оказалось не слишком-то легкой задачей, — говорил на ходу Сифуэнтес, — так что мне пришлось как следует пошевелить мозгами… Ведь вы, — он полуобернулся к Сесару, — просили, чтобы я порекомендовал вам лучшего из лучших.

Они остановились вблизи одного из столов, за которым играли двое мужчин в окружении дюжины зрителей. Один из игроков легонько постукивал пальцами по столу, рядом с доской, склонившись над ней с выражением глубокой сосредоточенности, — именно это выражение видела Хулия на лицах персонажей фламандской доски. Его партнер, которого, казалось, нимало не беспокоило это ритмичное постукивание, сидел неподвижно, слегка откинувшись на спинку деревянного стула; руки его были засунуты в карманы, подбородок уткнулся в узел галстука. Невозможно было понять, изучают ли его устремленные на доску глаза позиции фигур или же этому отрешенному взгляду представляется нечто иное, не имеющее никакого отношения к разыгрываемой партии.

Зрители хранили почтительное молчание, как будто на этой доске решался вопрос жизни и смерти. Фигур на ней уже осталось немного, и они были так перемешаны, что вновь прибывшим не удавалось даже понять, кто играет белыми, а кто черными. Прошло несколько минут. Тот из игроков, кто барабанил по столу, той же самой рукой взялся за белого слона и двинул его вперед, так что он оказался между белым королем и черной ладьей. Сделав ход, игрок бросил короткий взгляд на своего соперника и снова принялся тихонько выбивать пальцами дробь на столе.

Ход белого слона вызвал продолжительное шушуканье среди наблюдателей. Подойдя ближе к столу, Хулия могла видеть, что второй шахматист, который даже не пошевелился, когда его противник сделал ход, теперь сфокусировал свое внимание на выдвинутом вперед слоне. Какое-то время он сидел, пристально глядя на него, затем медленным движением — таким медленным, что до последней секунды было невозможно понять, какую фигуру сейчас подхватят его пальцы, — передвинул черного коня.

— Шах, — произнес он и снова застыл неподвижно на своем стуле, не обращая внимания на поднявшееся вокруг одобрительное перешептывание.

Никто ничего не объяснял Хулии, но в этот момент она поняла, что это тот самый человек, о знакомстве с которым просил Сесар директора шахматного клуба и которого им рекомендовал Сифуэнтес. Не первой молодости — с виду за сорок, среднего роста, очень худой. Волосы зачесаны назад, без пробора, на висках большие залысины. Крупные уши, нос слегка крючковат, темные, глубоко посаженные глаза, словно бы с недоверием взирающие на мир. Ничто в его внешности не говорило о большом уме (качество, по мнению Хулии, непременное для любого шахматиста), а лицо, утомленное и апатичное, не выражало ни малейшего интереса к тому, что происходило вокруг. Хулия разочаровано подумала: он выглядит как человек, умеющий правильно передвигать шахматные фигуры, но и только-то; ничего из ряда вон выходящего он и сам от себя не ждет.