Шахматист вытянул палец по направлению к пешке, стоящей на а7, но так и не коснулся ее.

— Черная пешка, которая была на а7, берет белую ладью на b6… — сказал он, показывая собеседникам ситуацию на доске. — Это наш соперник указал в своей карточке.

Фламандская доска - i_012.png

— И что это значит? — спросила Хулия. Муньос помедлил несколько секунд, прежде чем ответить:

— Это значит, что он отказывается от другого хода, которого мы до некоторой степени опасались. Я имею в виду, что он не собирается брать белую королеву на e1 черной ладьей, которая стоит на c1… Этот ход неизбежно привел бы к размену ферзей… королев. — Он поднял глаза от фигур на Хулию. — Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Хулия вытаращила глаза.

— То есть он не собирается есть меня?

Шахматист неопределенно пожал плечами.

— Можно истолковать и таким образом. — Он задумался, глядя на белую королеву. — В таком случае, похоже, он хочет нам сказать: «Я могу убить, но сделаю это тогда, когда захочу».

— Как кошка, играющая с мышью, — пробормотал Сесар, обрушивая кулак на ручку кресла. — Мерзавец!

— Или мерзавка, — вставила Хулия. Антиквар недоверчиво пощелкал языком.

— Вовсе необязательно, что эта женщина в плаще, если это именно она была в том переулке, действует сама по себе. Она может быть чьей-нибудь сообщницей.

— Да, но чьей?

— Хотел бы я знать это, дорогая.

— В любом случае, — заметил Муньос, — если вы ненадолго отвлечетесь от дамы в плаще и повнимательнее посмотрите на карточку, вы сможете сделать еще один вывод относительно личности нашего противника… — Он поочередно взглянул на обоих и, пожав плечами, кивком указал на доску, словно желая сказать, что считает пустой тратой времени поиски ответов вне шахматной сферы. — Мы уже знаем, что он склонен к разным вывертам, но оказывается, что он (или она) — личность еще и весьма самонадеянная… С большим самомнением. В общем-то, он пытается подшутить над нами… — Он снова кивнул на доску, приглашая собеседников повнимательнее присмотреться к расположению фигур. — Вот, взгляните… Выражаясь практически, с чисто шахматной точки зрения, взятие белой королевы — ход плохой… Белым не осталось бы ничего иного, кроме как согласиться на размен ферзей и съесть черную королеву белой ладьей, стоящей на b2, а это поставило бы черных в весьма тяжелое положение. С этого момента единственным выходом для них было бы двинуть черную ладью с e1 на е4, создавая угрозу белому королю… Но он защитился бы простым ходом своей пешки с d2 на d4. После этого, когда черный король оказался бы окруженным вражескими фигурами и помощи ждать ему было бы неоткуда, все неизбежно окончилось бы шахом и матом. И проигрышем черных.

— Значит, — помолчав, заговорила Хулия, — вся эта история с баллоном на капоте и угроза белой королеве — это просто так, мыльный пузырь?

— Это меня абсолютно не удивило бы.

— Почему?

— Потому что наш враг выбрал тот ход, который я сам сделал бы на его месте: съесть белую ладью на b6 пешкой, стоявшей на а7. Это уменьшает давление белых на черного короля, который находится в очень трудном положении. — Он с восхищением покачал головой. — Я уже говорил вам, мы имеем дело с классным шахматистом.

— А теперь что? — спросил Сесар. Муньос провел рукой по лбу и погрузился в размышления.

— Теперь у нас есть две возможности… Вероятно, нам следовало бы съесть черную королеву, но это может вынудить нашего противника к аналогичному ответному ходу, — он взглянул на Хулию, — а мне этого совсем не хочется. Давайте не будем заставлять его делать то, чего он пока не сделал… — Он снова покивал головой, как будто находя подтверждение своим мыслям в белых и черных клетках. — Самое любопытное в этом деле то, что он уверен, что мы будем рассуждать именно так. Но это достаточно сложно, потому что я вижу ходы, которые он делает и посылает нам, а он может только догадываться о моих… К тому же он еще и направляет их. Ведь, по сути, до сих пор мы все время делаем лишь то, что он заставляет нас делать.

— У нас есть возможность выбора? — спросила Хулия.

— Пока нет. А что будет дальше — посмотрим.

— Каков же будет наш следующий ход?

— Слоном. Мы двинем его с f1 на d3 и этим поставим под угрозу его ферзя.

— А как поступит он… или она?

Муньос долго не отвечал. Он сидел неподвижно, уставившись взглядом в доску, и как будто вовсе не слышал вопроса.

— В шахматах, — наконец произнес он, — предвидение тоже имеет свои пределы… Лучший из возможных или вероятных ходов тот, который ставит противника в наиболее невыгодное положение. Поэтому для того чтобы рассчитать целесообразность очередного хода, нужно просто представить себе, что вы его сделали, и дальше остается проанализировать партию с точки зрения противника. То есть думать своей собственной головой, но поставив себя на его место. С этой позиции вы предугадываете возможный ход и тут же превращаетесь в противника своего противника. То есть опять становитесь самим собой. И так все время, до бесконечности, насколько вам позволяют ваши способности… В общем, я хочу сказать, что знаю, до какого уровня дошел я сам, но не знаю, до какого уровня дошел он.

— Но если руководствоваться этими соображениями, — заговорила Хулия, — то, вероятнее всего, он изберет тот ход, который причинит нам наибольший вред. Вам так не кажется?

Муньос почесал в затылке. Потом — очень медленно — передвинул белого слона на клетку d3, совсем рядом с черной королевой, и, казалось, снова погрузился в глубокое раздумье, анализируя новую ситуацию, сложившуюся на доске.

— Как бы он ни поступил, — проговорил наконец Муньос, и лицо его омрачилось, — я уверен, что он отыграет у нас эту фигуру.

11. АНАЛИТИЧЕСКИЙ ПОДХОД

Не будьте глупцом. Знамени не может быть, поэтому оно не может развеваться. Это развевается ветер.

Д. Р. Хофштадтер

Внезапно раздавшийся телефонный звонок заставил ее вздрогнуть. Не торопясь она сняла тампон, пропитанный растворителем, с того участка картины, над которым сейчас трудилась (проклятая чешуйка лака ни за что не желала отставать в одном месте от полы кафтана Фердинанда Остенбургского), и взяла пинцет в зубы. Потом недоверчиво взглянула на телефон, стоявший на ковре у ее ног, и подумала: если она снимет трубку, не придется ли ей опять слушать долгое, прерываемое лишь помехами на линии молчание, что стало для нее почти привычным за последнюю пару недель. Поначалу она просто держала трубку возле уха, ничего не говоря и с нетерпением ожидая хоть какого-нибудь звука — хотя бы дыхания, — который свидетельствовал бы о присутствии на другом конце провода живого человека, даже если мысль об этом человеке страшила ее. Но слышала только пустоту, гробовое молчание. Она обрадовалась бы, кажется, даже такому сомнительному утешению, как щелчок в трубке, означающий разъединение, но таинственная личность, звонившая ей, всегда оказывалась терпеливее: сколько бы Хулия ни держала трубку, первой клала ее все-таки она. А ее так называемого собеседника, кем бы он ни был, похоже, вовсе не беспокоило, что полиция, извещенная Хулией, может установить на ее телефоне определитель. Хуже всего было то, что он и не подозревал о собственной безопасности. Хулия никому ничего не рассказывала об этих ночных звонках: даже Сесару, не говоря уж о Муньосе. Почему-то (она сама не знала почему) они казались ей чем-то постыдным, унизительным; они вторгались в уединение ее дома, в ее ночь, в ее тишину, которые она так любила, пока не начался этот кошмар. Они напоминали ей принятые в каких-то культах ритуальные изнасилования, повторяющиеся ежедневно, без слов, без протестов.

Подняв трубку лишь после шестого звонка, она с облегчением услышала голос Менчу. Но спокойствие длилось всего несколько мгновений: ее подруга, судя по всему, порядочно накачалась алкоголем, и дай-то Бог, с тревогой подумала Хулия, чтобы только алкоголем. Почти крича, чтобы заглушить окружавший ее гул голосов и громкую музыку, и произнося отчетливо лишь половину фраз, Менчу сообщила, что находится в «Стефенсе», затем последовала запутанная история, где фигурировали имена Макса, ван Гюйса и Монтегрифо. Хулия не поняла ни слова, а когда попросила подругу рассказать все еще раз, Менчу расхохоталась пьяным, истерическим смехом, после чего повесила трубку.